Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Да, Аммос Федорович, кроме вас, некому. У вас что ни
слово, то Цицерон с языка
слетел.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему
слова. И он, неверующий человек, повторял эти
слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах,
слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и
перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими
словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Губернаторша, сказав два-три
слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение
слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
Все эти отклики и разговоры сдержали Раскольникова, и
слова «я убил», может быть готовившиеся
слететь у него с языка, замерли в нем.
Шары поминутно
летали у меня через борт; я горячился, бранил маркера, который считал бог ведает как, час от часу умножал игру,
словом — вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю.
Возвратясь в столовую, Клим уныло подошел к окну. В красноватом небе
летала стая галок. На улице — пусто. Пробежал студент с винтовкой в руке. Кошка вылезла из подворотни. Белая с черным. Самгин сел к столу, налил стакан чаю. Где-то внутри себя, очень глубоко, он ощущал как бы опухоль: не болезненная, но тяжелая, она росла. Вскрывать ее
словами — не хотелось.
Вдохновляясь, поспешно нанизывая
слово на
слово, размахивая руками, он долго и непонятно объяснял различие между смыслом и причиной, — острые глазки его неуловимо быстро меняли выражение, поблескивая жалобно и сердито, ласково и хитро. Седобородый, наморщив переносье, открывал и закрывал рот, желая что-то сказать, но ему мешала оса,
летая пред его широким лицом. Третий мужик, отломив от ступени большую гнилушку, внимательно рассматривал ее.
Гольды рассказывают, что уссурийский уж вообще большой охотник до пернатых. По их
словам, он высоко взбирается на деревья и нападает на птиц в то время, когда они сидят в гнездах. В особенности это ему удается в том случае, если гнездо находится в дупле. Это понятно. Но как он ухитрился поймать такую птицу, которая бегает и
летает, и как он мог проглотить кулика, длинный клюв которого, казалось бы, должен служить ему большой помехой?
Года через четыре после свадьбы в ее жизни совершился крутой переворот. Из молодухи она как-то внезапно сделалась «барыней», перестала звать сенных девушек подруженьками, и
слово «девка» впервые
слетело с ее языка,
слетело самоуверенно, грозно и бесповоротно.
Бледная улыбка скользнула на мгновение на губах Конона:
слова матушки «без тебя как без рук», по-видимому, польстили ему. Но через секунду лицо его опять затянулось словно паутиной, и с языка
слетел обычный загадочный ответ...
В его задумчивой улыбке сквозил тихий юмор, на уроках иногда
слетало меткое суждение или
слово, но о «теории словесности» даже в лучших учениках он не успел поселить никакого представления…
Если помешают на другом — они
перелетят на третье, одним
словом работающие крестьяне куропаткам небольшая помеха, они уживаются с ними дружно: летят мимо, если гумно занято, и уступают место, когда крестьяне их там застанут.
Зуйком, вероятно, назвал его народ по юркости и проворству, а может быть, и по крику, с которым он всегда
летает над водою и который похож, если хотите, на учащенное произношение
слова зуй-зуй-зуй.
Петрунька чувствовал себя очень скверно и целые дни прятался от сердитой баушки, как пойманный зверек. Он только и ждал того времени, когда Наташка укладывала его спать с собой. Наташка целый день
летала по всему дому стрелой, так что ног под собой не слышала, а тут находила и ласковые
слова, и сказку, и какие-то бабьи наговоры, только бы Петрунька не скучал.
Здесь был только зоологический Розанов, а был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который
летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой спала женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному
слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
Но вдруг пораженная ангельской добротою обиженного ею старичка и терпением, с которым он снова разводил ей третий порошок, не сказав ей ни одного
слова упрека, Нелли вдруг притихла. Насмешка
слетела с ее губок, краска ударила ей в лицо, глаза повлажнели; она мельком взглянула на меня и тотчас же отворотилась. Доктор поднес ей лекарство. Она смирно и робко выпила его, схватив красную пухлую руку старика, и медленно поглядела ему в глаза.
Надеждам и обещаниям Прейна Раиса Павловна давно знала настоящую цену и поэтому не обратила на его последние
слова никакого внимания. Она была уверена, что если
слетит с своего места по милости Тетюева, то и тогда Прейн только умоет руки во всей этой истории.
— Ваше прежнее пепелище! — проговорила она и вместе с тем притворила довольно плотно дверь комнаты. — Я имею вам два
слова сказать… — продолжала gnadige Frau с явной уже таинственностью. — Вы внимательней расспросите Сусанну Николаевну, что такое с ней: она волнуется и плачет целые дни… Мы третий день ездим к вам навстречу, как будто бы вы могли
перелететь из Москвы!
Наступили холода, небо окуталось могучим слоем туч; непроницаемые, влажные, они скрыли луну, звёзды, погасили багровые закаты осеннего солнца. Ветер,
летая над городом, качал деревья, выл в трубах, грозя близкими метелями, рвал звуки и то приносил обрывок
слова, то чей-то неконченный крик.
Маменьке к именинам такую рацею соорудил, что мы только рты разинули: и из мифологии там у него, и музы
летают, так что даже, знаешь, видна эта… как бишь ее? округленность форм, —
словом, совершенно в рифму выходит.
Едва только произнес Фома последнее
слово, как дядя схватил его за плечи, повернул, как соломинку, и с силою бросил его на стеклянную дверь, ведшую из кабинета во двор дома. Удар был так силен, что притворенные двери растворились настежь, и Фома,
слетев кубарем по семи каменным ступенькам, растянулся на дворе. Разбитые стекла с дребезгом разлетелись по ступеням крыльца.
Грустная тень давно
слетела с лица молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись
слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались ехать в Багрово, куда сестры Алексея Степаныча уехали через три дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое письмо к старикам.
— Случилась интересная вещь, — ответил я, желая узнать, что скажут другие. — Когда я играл, я был исключительно поглощен соображениями игры. Как вы знаете, невозможны посторонние рассуждения, если в руках каре. В это время я услышал — сказанные вне или внутри меня —
слова: «Бегущая по волнам». Их произнес незнакомый женский голос. Поэтому мое настроение
слетело.
«Как же смел ты, вор, назваться государем?» — продолжал Панин. «Я не ворон (возразил Пугачев, играя
словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я вороненок, а ворон-то еще
летает».
Тяжело было старику произнести
слово —
слово, которое должно было разлучить его с дочерью; но, с другой стороны, он знал, что этого не избегнешь, что рано или поздно все-таки придется расставаться. Он давно помышлял о Ване: лучшего жениха не найдешь, да и не требуется; это ли еще не парень! Со всем тем старику тяжко было произнести последнее
слово; но сколько птице ни
летать по воздуху, как выразился Глеб, а наземь надо когда-нибудь сесть.
Словом, тут надо всеми было какое-то одержание: точно какой-то дух бурен
слетел и все возмутил и все перепутал, так что никто в своем поведении не узнавал своих планов и намерений. Все до того перебуровилось, что предводитель, для которого был подан особый дормез, бросил туда одну шинель, а сам опять сел на передней лавочке, и когда граф говорил: «Это нельзя; это невозможная женщина!», то предводитель с губернатором наперерыв отвечали...
Он не красавец, не молодец собою и даже неловок, а взгляни на него, когда он в самом пылу сражения
летает соколом вдоль рядов своего бесстрашного авангарда, когда один взгляд его, одно
слово воспламеняет души всех солдат.
Как ни жаловалась последняя Муха на свое одиночество, — ее решительно никто не хотел понимать. Конечно, это ее злило еще больше, и она приставала к людям как сумасшедшая. Кому на нос сядет, кому на ухо, а то примется
летать перед глазами взад и вперед. Одним
словом, настоящая сумасшедшая.
Сначала Григорий Иваныч не мог без смеха смотреть на мою жалкую фигуру и лицо, но когда, развернув какую-то французскую книгу и начав ее переводить, я стал путаться в
словах, не понимая от рассеянности того, что я читал, ибо перед моими глазами
летали утки и кулики, а в ушах звенели их голоса, — воспитатель мой наморщил брови, взял у меня книгу из рук и, ходя из угла в угол по комнате, целый час читал мне наставления, убеждая меня, чтобы я победил в себе вредное свойство увлекаться до безумия, до забвения всего меня окружающего…
Они говорили немногословно, с большими паузами;
слова смутно
перелетали под сводом, так что нельзя было понять разговор.
Звук этого разговора
перелетал от одного лица к другому, от одного к двум, опять к одному, трем, двум и так беспрерывно, что казалось, все говорят, как инструменты оркестра, развивая каждый свои ноты —
слова.
Живем мы опять спокойно, зима идет своим порядком, по серому небу
летают белые, снеговые мухи; по вонючей и холодной петербургской грязи ползают извозчичьи клячи, одним
словом все течет, как ему господь повелел.
Алексей
летал где-то в Москве; Яков толстел, держался солидно в стороне, он говорил мало, но, должно быть, хорошо: его
слова одинаково раздражали и Мирона и Горицветова. Яков отпустил окладистую татарскую бородку, и вместе с рыжеватой бородою у Якова всё заметнее насмешливость; приятно было слышать, когда сын лениво говорил бойким людям...
— Стоит на крыше нового флигеля — и разоряет ее. Тесин, полагать надо, с сорок или больше уже
слетело; решетин тоже штук пять. («Крова у них не будет!» — вспомнились мне
слова Харлова.)
Иной раз, не поняв какое-нибудь
слово церковное, переспросит она — прозвенит мягкий голосок её, и снова тихо, только вьюга крылатая жалобно поёт, ищет отдыха, по полю
летая.
— Устал только немного. Да и сами посудите: в Андрониевскую больницу
слетай, в Дегтяревскую
слетай, в Шепилевскую
слетай. А дела сколько! В одной Дегтяревской пятеро ребят в крупе, задыхаются мальцы, один уже свистит. Ну, дунул на него Николай — и сейчас, это, дыхание ровное, улыбнулся, пить попросил. А уже два дня ничего не пил и не ел. Так мы с Николаем даже прослезились от радости. Честное
слово!
Ксения гордилась Мирославом, когда он блестящим махом меча своего приводил все войско в движение,
летал орлом среди полков — восклицал и единым
словом останавливал быстрые тысячи; но чрез минуту слезы катились из глаз ее…
Кроме того, что я имел особенную охоту к наблюдению за жизнью и нравами всего живущего в природе, меня подстрекнули
слова Фукса, который сказал, что бабочки, выводящиеся дома, будут самыми лучшими экземплярами, потому что сохранят всю первородную яркость и свежесть своих красок; что бабочки, начав
летать по полям, подвергаясь дождям и ветрам, уже теряют несколько, то есть стирают или стряхивают с себя цветную пыль, которою, в виде крошечных чешуек, бывают покрыты их крылья, когда они только что выползут из скорлупы хризалиды, или куколки, и расправят свои сжатые члены и сморщенные крылушки.
На другой день утром я получаю записочку: «Если пойдете сегодня на каток, то заходите за мной. Н.» И с этого дня я с Наденькой начинаю каждый день ходить на каток и,
слетая вниз на санках, я всякий раз произношу вполголоса одни и те же
слова...
Верно ты не знаешь, чего нам стоит ученье, сколько побоев перенес я прежде, чем стать скрибой. Учитель каждый день говорил мне: «Вот тебе сто ударов. Ты для меня осел, которого бьют. Ты — неразумный негр, который попался в плен. Как орла заставляют садиться на гнездо, как кобчика приучают
летать, так я делаю из тебя человека, а ты меня благодари!» При каждом
слове он ударял меня палкой; а бывали дни, когда меня клали на пол и колотили камышевыми прутьями без счета, точно хотели превратить в телятину.
Никто ни
слова, а Онисим Самойлыч больше да больше злобится, крепче и крепче колотит кулаком по столу. Две чайные чашки на пол
слетело.
Трезвая речь моей доброй матери, каждое
слово которой дышало такою возвышенною и разумною обо мне попечительностию и заботою, была силоамскою купелью, в которой я окунулся и стал здоров, и бодр, и чист, как будто только
слетел в этот мир из горних миров, где не водят медведей и не говорят ни о хлебе, ни о вине, ни о палачах, ни о дамах, для счастья которых нужен рахат-лукум, или «рогатый кум», как мы его называли в своем корпусе.
Стоял чудесный июньский день. Солнце жгло и пекло немилосердно. По цветнику
летали мохнатые пчелки и прелестные пестрые бабочки. Птицы чирикали в кустах. А на террасе сидели три мальчика и учили немецкие
слова.
Никогда еще Заплатин не слыхал, чтобы Щелоков так горячо и красноречиво говорил. Даже его прибауточный, рядский жаргон
слетел с него, и в его тоне, выборе
слов, жестах чувствовался не человек заурядной"умственности", не оптовый торговец ситцем, а бывалый студент, который больше десятков своих товарищей думал и читал.
— Вот видишь образ Спаса нашего, — перебил Иван Васильевич своим владычно-роковым голосом, — беру господа во свидетели, коли ты уморишь царевича, голова твоя
слетит долой. Слышь?
Слово мое немимо идет. Вылечишь — любая дочь боярская твоя, с нею любое поместье на всей Руси.
С этими
словами Авенир не хуже ловкого волтижера
перелетел через частокол и побежал вслед за Пизонским, который, обхватив руками данные ему ветошки, уже выбирался широкими шагами на поле.
Всякое
слово судьи принималось играющими, как неоспоримое
слово рока, — а Борька был судья очень строгий, почти придирчивый; ни одним
словом не перекидывались играющие, только, когда нужно, — призывный хлопок в ладоши; не касались друг друга, не толкались, не задерживали мяча; каждая бегала, как будто одна была на площадке, и мяч
летал без остановки, как будто живой.
Да, ничего этого не было в моей голове, но зато ее посетило забвение. Память вдруг отяжелела, как окунутая в воду птица, и не хотела
летать ни по каким верхам, а спряталась в какую-то густую тишь — и я не сказал опрометчивого
слова, которое уже шевелилось у меня на устах, и всегда радуюсь, что этого не сказал. Иначе я поступил бы дурно, и это, вероятно, лишило бы меня самого отраднейшего случая видеть одно из удивительных проявлений промысла божия, среди полнейшей немощи человеческой.